Опубликовано в: G. Paris «Wisdom of the Psyche: Depth psychology after neuroscience», London: Routledge, 2007
Об авторе: юнгианский психолог, преподает архетипическую и глубинную психологию в Санта Барбаре, Калифорния, руководитель Фонда Мифологических исследований.
Автор книг «Языческие медитации» и «Языческая красота»
Целое поколение терапевтов использовали модель роста ребенка как путеводитель по эволюции личности. Описание «личностного роста» дополняет эту модель развития. Идея того, что мы «растем», как растет ребенок (или как развивается экономика), пришла на замену представления о накоплении опыта и поиске гармонии, продолжающемся всю жизнь Подходы, основанные на мономифе о внутреннем ребенке, позволили ранам, потребностям, уязвимости внутреннего ребенка породить тираническую божественность, точное повторение репрессивного монотеизма. «Бог-отец», ревнивое и всемогущее патриархальное божество, был заменен на «Бога-сына», такого же притягательного и всемогущего. Целое поколение молодых людей не могло повзрослеть. Они были заключены в пространстве между Детством и Зрелостью. Последствия их неудачи трагичны как для них самих, так и для всего общества. Такое количество инфантильных взрослых людей беспрецедентно и в то же время типично для развитых обществ. Хорошие дети, умные, образованные, компетентные во многих областях, просто не выйдут из подросткового возраста. Эта проблема исследовалась с точки зрения социологии, антропологии, психологии и экономики. Основной вывод заключается в том, что это побочный продукт небывалого богатства развитых стран. Кроме того, проблема взросления существует не только у современных подростков: она является всеобщей и относится также и к взрослым людям.
Психология развития, помещая ребенка в центр наших представлений о душе, начинает с основной идеи, что наш несчастный внутренний ребенок требует внимания; в противном случае, он не повзрослеет. Согласна! Архетипический Ребенок не только олицетворяет уязвимость, которая свойственна каждому из нас, но также является основой способности радоваться, играть, быть непосредственным. Однако это не означает, что нам следует сделать Ребенка центром психологического сознания. Самопровозглашенные жертвы всегда являются инфантильными взрослыми людьми, избегающими ответственности. Жертвенность – это модель детской беспомощности и ярости; во взрослом состоянии это ненужные расходы, гарантированная потеря сил.
Наличие общего препятствия на пути взросления указывает на недостатки нашей мифологии. Наше представление о маме, папе и детях должно быть разрушено, прежде чем мы сможем изменить его. Давайте рассмотрим миф о матери с другой точки зрения. В процессе взросления в первую очередь мы используем именно его.
Великая мать: колыбель и клетка
Властные женщины часто отрицают предлагаемый материнством опыт неограниченного могущества, потому что они хотят видеть только свою любовь к ребенку. Характеризуют ли они эту власть позитивно (я дала тебе жизнь) или негативно (без меня ты умрешь), все равно это власть. В те первые мгновения жизни зависимость ребенка от матери дает ей абсолютную власть над жизнью и смертью – зелье, способное опьянить каждого. Можно было бы предположить, что женщины, которые посвящают себя исключительно детям, будут исцелены, когда дети вырастут, но практика показывает обратное. Конец материнства также означает окончание их упоения этой властью, и они возмущены этим.
Когда дети взрослеют, они покидают королевство Великой Матери, и реальная мама теряет возможность делать то, что раньше хорошо получалось. Для супер-мамы конец всевластья великой матери приводит к острому кризису идентичности. Она может неверно истолковать свое сопротивление потере неограниченного влияния как подтверждение своей безусловной преданности. Для ребенка утомительное поведение матери может обернуться психологической трагедией. Это неизбежно, когда архетипический эликсир выпит до конца, а кто-либо продолжает пытаться насильно влить его в ваше горло. Материнская любовь может стать проклятием, когда безграничная привязанность матери превращается в тяжкий груз на шее ребенка, останавливая этим его взросление. Колыбель становится клеткой. Мы приходим в мир с матерью, но умираем в одиночестве. Между этими двумя событиями детская фантазия о безопасности должна постепенно исчезать, пока ребенок не станет достаточно сильным, чтобы нести ответственность за свои решения.
Мать, отыграв свою роль, ищет другой источник силы. Это также способствует созданию более равноправного общества. Хотя патриархальный уклад преобладал на протяжении всей истории, у каждого мужчины был ранний опыт, когда он находился под опекой одной женщины – его матери. Наиболее испорченное сексизмом общество, вероятнее всего, предполагает, что материнство – это единственный выход для энергии женщины. Из-за этого материнские чувства окрашены огромным комплексом власти. Возникает порочный круг, усиливающий мужской шовинизм, которым можно объяснить сохранение патриархальной системы в течение столь долгого времени. Взрослые сыновья, получившие бразды правления, не могут устоять перед искушением наконец-то начать руководить женщинами, защитить себя от страха перед матерью. Страха перед силой женских эмоций.
Я люблю тебя или я нуждаюсь в тебе?
Конечная точка развития независимости идеальна и поэтому недостижима. Ни одна мать никогда не сможет отказаться от чувства любви к своему взрослому ребенку; и ни один взрослый человек никогда не перестанет нуждаться в матери, оплакивая ее смерть, независимо от возраста, когда это случится. Накопленный материнский опыт и опыт отцов, преподавателей, священников, раввинов и психотерапевтов подтверждает, что никто и никогда окончательно не становится взрослым. Величайшие духовные лидеры признавались, что и у них в душе по-прежнему живет испуганный, нуждающийся в заботе ребенок. Проходя испытания, каждый человек тоскует по сочувствию того, кто держит за руку, помогает, обнимает и предлагает материнское тепло и поддержку. «Вовсе не независимость от сострадания и защиты отличает зрелую психику, а стремление к осознанию своей ответственности». Не отвыкший от матери взрослый, наоборот, все больше вынуждает окружающих людей становится для него Великой Матерью. Основной призыв заключается в следующем: «Пожалуйста, сделайте это для меня, ведь это так трудно!»
Манипулирующее поведение обусловлено искажением образа здорового ребенка. Ребенок нуждается в заботе, он раним и зависим, но если существуют здоровые отношения со взрослыми, ребенок не хочет ничего иного, кроме как стать сильнее: получить помощь, чтобы начать жить собственной жизнью. Стремление покинуть уютную колыбель, чтобы исследовать неизвестную территорию, является основным проявлением жизненной силы; это любовь к жизни, любовь к миру, которая вызывает желание взаимодействовать с ним и экспериментировать. Моменты регрессии, желания прикоснуться к домашнему очагу и почувствовать себя защищенными, будут случаться всякий раз, когда мы уязвимы. Взрослый человек знает, что постоянная безопасность – это иллюзия и ловушка. Наш миф о родительском доме страдает от недифференцированности разных проявлений любви. Ребенок, который говорит «Я люблю тебя, мамочка», выражает чувство, мало похожее на ту любовь, которую мы еще со времен древних греков определяем как выбор двух свободных личностей. Ребенок или взрослый, которому требуется опека, не может участвовать в том, что принято называть любовью. Объятия и поцелуи маленького ребенка, без сомнения, совершенно очаровательны. Нужно иметь черствое сердце, чтобы остаться равнодушным к детским проявлениям радости, настолько они живые и искренние. Но в глубине души мы также знаем, что в действительности ребенок выражает не любовь, а свою потребность: «Мама, пожалуйста, люби меня, накорми меня, защити меня. Никогда не покидай меня, и я всегда буду послушным и добрым». Как только родитель оставит эти обязанности, ребенок забудет вас так быстро, как ваша бывшая собака, если забота будет достаточно хорошей. Объятия и поцелуи будут адресованы новому опекуну.
В отличие от древних греков, мы используем только одно слово для всех видов любви. У греков было три таких слова:
1. Братская любовь (агапе) – это любовь между братьями/сестрами/друзьями; она также может пониматься как любовь к миру и человечеству или так, как ее понимали христиане – заповедь любить ближнего как самого себя.
2. Чувственная любовь (эрос) – страстный аспект любви, который обычно предполагает сексуальное влечение, привязанность и сильные переживания.
3. Филия означает предпочтение чего-либо: я люблю музыку, птиц, шоколад, книги, люблю готовить, ходить пешком.
У нас есть только одно слово для обозначения любви. Мы используем глагол «люблю», чтобы сказать: «Я люблю мою собаку, и она любит меня в ответ».
Использование единственного слова для выражения разнообразных переживаний создает проблему семантического характера, потому что всю первую часть нашей жизни мы пытаемся понять разницу между этими разными переживаниями, которые называются любовью. Если это понятие отражает то, что чувствует ребенок по отношению к матери, то любовь создает удивительный парадокс. Любви приходил бы конец, так как подросток не способен любить по причине своего неистового стремления к независимости и сепарации. Здесь существует противоречие. Оно заключается в том, что стремление подростка, несмотря на явный нарциссизм, постепенно приводит к достижению состояния, близкого к философскому идеалу свободы – уходу от потребности в гарантированной любви. Никто никогда не достигнет такого совершенства и, следовательно, «внутренний ребенок» и «внутренний подросток» внутри нас продолжают искать баланс между потребностью в независимости и потребностью в объединении.
Избегая невротических ловушек
Вид автономии, который ищут средние люди, можно описать не только позитивно – как идеал свободы, но и негативно – как стремление избежать всего, что не является любовью. В последнем случае путь via negativa (через отрицание/отрицательный ответ/метод «от противного») может быть единственным способом. Точно также как невозможно, используя точные термины, установить, что такое здоровая психика, мы не можем дать исчерпывающего определения любви. Мы с большой долей уверенности можем сказать, что ею не является, лишь указав направление. Это не фантастическое место, это путь (via), где можно знать только то, чему стоит сказать нет (negativa). На этой тропе вы чувствуете, где находятся капканы, которых там еще полно. Посредством via negativa можно ощутить деструктивность устаревших психологических паттернов. Избегание может происходить по-разному. Ловушки, пропасти, отравленная вода и скрытые капканы являются очень полезными ориентирами на карте; они показывают, куда идти не надо. Феминизм, например, похож на карту. Традиционные патриархальные устои в самом начале были (и еще остаются в подходящей ситуации) благим делом, основанным на общепринятом понимании любви между мужчиной и женщиной, которое существовало на протяжении всей истории человечества. Одна сторона берет на себя заботу о детях/доме/семье и социальной сфере, пока другая сторона зарабатывает деньги. Эта сделка может быть справедливой, как и любой другой контракт, если оба пола вольны заключать ее по собственному желанию. Неравенство сил между контрагентами нарушает этот принцип. Если жена не хочет или не может существовать на равных (потому что существуют ограничения, наложенные законом, традициями или религией), то отношения будут сведены к схеме родитель/ребенок. Считается, что женщина, в обмен на заботу, должна покориться власти своего мужа (или брата, дяди, сына, отчима). Муж связан ролью главы семьи, не только по отношению к детям, но также и к своей совершеннолетней супруге. Его любовь ощущается как руководство, в то время как чувства подчиненной ему жены проявляются в повиновении. Это, как мы можем видеть, не является любовью.
Даже в пост-феминистских культурах достаточно желающих подписаться под тем, что они считают благом – традиционной сделкой между мужчиной и женщиной, уверенными, что они любят друг друга.
Проблема неизбежно возникает не только по причине существования указанного соглашения, но и из-за неосознанной потребности жены в зависимости (не любви), в то время как эта потребность встречает бессознательную потребность мужа контролировать ее (не любить). Невротический союз может выглядеть так: «Я буду твоим папочкой и буду оплачивать счета. Взамен я буду сохранять полный контроль над отношениями». Романтическая литература неизменно прячет реальность невротического выбора за сладкой ложью. Благородный герой убедит красивую, ранимую, по-детски непосредственную женщину в том, что ей необходимо позволить ему позаботиться о ее финансовом, социальном, психологическом, интеллектуальном и духовном благополучии. «Я буду заботиться о тебе так хорошо, что тебе не понадобятся собственные деньги». Мужчина определяет рамки, а женщина в них существует. «Ты будешь отвечать за чувства, я – за мысли; например, я думаю, достаточно одного Бога, и пусть он будет мужчиной».
Женщины и мужчины, которые прошли путь отрицания (via negative), почувствуют ловушку, но более молодые пары могут ее не заметить. Пост-феминистское поколение получило большой ресурс независимости от феминистских вложений своих предшественников. Что молодой женщине необходимо исследовать в вопросе «патриархальной тирании», когда она соглашается на подобные условия – надежность благополучного замужества и независимость одинокой девушки, самостоятельно зарабатывающей на жизнь? Большинство дочерей феминисток (включая мою любимую взрослую дочь) мало что знают о борьбе за равноправие женщин. Я встретила несколько старшеклассниц, которые думали, что дело было в нежелании носить корсет и лифчик. Такое невежество позволяет им оставаться в наивной уверенности, что возможно одновременное существование победы независимости феминисток и надежности прежнего патриархального соглашения. В таких девичьих мечтах нет противоречия между развитием их собственной ярко выраженной идентичности и, в то же время, сохранения их безопасности и защищенности в условиях финансово благополучного брака. Они все еще не прошли путь отрицания. Они думают, что знают, что такое любовь. Пустые мечты также являются ловушкой для молодых мужчин, которые слишком долго соблюдали до-феминистское соглашение. Они идеализируют условия прежнего контракта и охотно подписывают его. Я буду твоим героем, проводником, защитником, а ты будешь Королевой в Доме, Матерью, которой я, наконец, могу управлять. К чему ни один из партнеров не бывает готов, так это к гегелевской силовой игре в хозяина/раба, запутанность которой рано или поздно станет причиной расторжения сделки. Полученное этим поколением образование является настолько недостаточным в области психологии и философии, что у некоторых существует некая идея эмоциональной оплаты любви. Она скрывает взаимное соглашение, чтобы оставаться в неведении. С точки зрения женщины, такая сделка предполагает, что она остается ребенком. Я буду с тобой, пока ты будешь содержать меня, и моя эмансипация не обсуждается. С мужской точки зрения это означает необходимость пожизненного поддержания героического образа, иногда ценой собственного здоровья.
Возвращение к зависимости – это естественная защита от боли осознания себя отдельной личностью. Однако, чтобы обрести мудрость души, мы сначала должны понять, что даже самые прекрасные отношения не могут уберечь нас от предназначенного человеку одиночества. Существует духовная потребность расправить крылья; Жан-Поль Сартр выразил это как максимально лаконично: мы приговорены к свободе.
Идиллическая мечта о неуязвимой родительской защиты от всех враждебных сил полезна в начале жизни. Мамочка и Папочка поддерживают домашний очаг, где Ребенок защищен от опасностей как внешних, так и внутренних. Однако такие психологические дивиденды благоприятны только до тех пор, пока зависимость является естественной из-за детской хрупкости или болезненности. Романтичная девушка мечтает выйти замуж за героя, чтобы возвратить себе чувство безопасности. Или ее муж, который считает, что может купить себе мать, которую он сможет контролировать. Оба они жертвы непроверенного мифа, который охраняет их незрелость. Взрослый человек, не сумевший вырасти, старается восстановить ситуацию, где можно получить многое, взамен отдав малое. Велика вероятность, что такие люди также воспитают своих детей таким образом, что они не смогут повзрослеть.
Сочувствие, с которым общество относится к таким недугам и лишениям, всегда было и остается надежным критерием оценки уровня его цивилизованности. Все развитые культуры, некоторые в большей степени, предлагают систему поддержки тем, кто действительно попал в беду. Как бы там ни было, подобные системы подвержены влиянию коррупции и нуждаются в постоянном контроле, чтобы укрепить «страховочную сетку» (или надежность среды), предназначенную для обеспечения возможности обращаться за сочувствием тем, кому это действительно нужно. Это принципиально важно для того, чтобы остановить злоупотребления не отвыкших от заботы, манипулирующих людей. Направление психологии развития, которое ставит нашего внутреннего раненого ребенка в центр нашего сознания, вообще никому не помогло. Как раз наоборот, оно дало слова и способы для искажения большинства естественных проявлений общества, в том числе природного сочувствия, свойственного большинству людей. Теория «устойчивого развития» начинается со способности отличать манипулирование инфантильных взрослых от призыва о помощи, осуждение – от установления справедливости.
«Мягкость» не значит «незрелость»
Ролан Барт в своих лекциях, прочитанных в College de France, настойчиво утверждал, что воспитанность, мягкость, деликатность в общении обязательны для создания сообщества. Феминизм также заставил его понять, что превознесение качеств, которые считаются материнскими и женскими, может обернуться против него самого, обесценивая его интеллект и скрыто нападая на его гомосексуальность. Его подозрение было правильным. Проблема заключается не в строгой дихотомии мягкости и жесткости. Для проявления этих архетипических качеств есть свое время и место; мягкость свойственна всему, что связано с материнством; жесткость – всему, что связано с войной. По мнению Барта, если один из полюсов обесценивается, нарушается общий психический баланс. Ранимость всегда сопровождает открытость, которая является непременным спутником сострадания. Именно эту уязвимость человек может отрицать из страха показаться слабым, хрупким, маленьким, неспособным сказать «нет», незащищенным, позволяющим собой манипулировать: другими словами, из-за того что демонстрация слабости типична для детей, женщин и – Барт был прав – гомосексуалистов. Когда жесткость стала олицетворением мужской силы, а мягкость – женской слабости? Кто мог захотеть идентифицироваться с обесцененным качеством? Теряется обязательный баланс Инь и Ян, что приводит к катастрофическим последствиям для души.
«Дом» – это место, которое содержит все, что придумали люди для избежания физического истощения.
В нашей постоянной борьбе за выживание нам нужна крепость, чтобы обеспечить защиту, еду, кров и тепло. В то время как телу требуется тепло, пища и защита, душе необходима атмосфера, где сердце найдет себе убежище, тихий уголок, место для спокойного отдыха. Обычно это называют «уютом». Без способности людей проявлять нежную заботу друг к другу человечество могло оказаться вымершим. В нашей культуре существует все меньше мест, которые можно назвать домом для души, моментов, людей и ситуаций, где можно избавиться от доспехов и сложить оружие. Культура, которая разделяет людей на «победителей» и «неудачников», порождает новую разновидность острой тревоги, которая нарастет во всех развитых обществах.
Психология часто приобретала сексистскую направленность, которая ценит жесткость, жертвуя мягкостью; произошла ужасная путаница между понятиями «мягкость» и «незрелость». Например, большее значение приобрели сексуальные возможности (как выражение мужественности), в то время как нежность (типично женская форма общения) постоянно недооценивается или просто игнорируется. Существует множество исследований, которые демонстрируют значимость – для развития речи и умственных способностей – прикосновений, объятий, поцелуев, ласковых прозвищ, шутливых заигрываний – всего того, что до сих пор считалось связанным с детским развитием. Распространенный стереотип заключается в том, что ласка главным образом необходима не мужчинам (прилетевшим с Марса), а женщинам (потому что мы с Венеры).
Конечно, женщинам свойственна потребность (но не обязательно отождествлять это с женщиной) дарить любовь, заботу и ласку, потому что они хотят такого же отношения к себе.
Это распространенная психологическая уловка – давать другим то, в чем мы нуждаемся сами, надеясь на взаимность. К сожалению, так как это продолжалось очень долго (что женщины вынуждены были быть дающими), ценность их дара потерялась. Женщины открывали душу, потому что все, что они могли, это быть беспомощными и зависимыми. Может быть, только когда человек столкнется с последствиями полного уничтожения мягкости, ее значение будет оценено по достоинству. Для меня это был околосмертный опыт – осознать, что хотя я женщина и феминистка, я невольно поддерживала шовинистские склонности этого общества и предпочитала силу и логику способности сопереживать и быть нежной. Теперь это не так. Однако я до сих пор считаю, что пока женщины лишены силы влияния, чувствительность и сопереживание будут оставаться на нижней ступени в шкале социальных ценностей. В контексте такого обесценивания проявления мягкости и доброты будут рискованными. Когда баланс нарушен, сочувствующее поведение может быть неверно истолковано кем-то как звериное проявление подчинения и ошибочно воспринято как признак слабости.
Только когда я была больна и оказалась одна в реанимации, в ожидании смерти, полностью лишенная теплоты и нежности, я оценила всю важность песни, которая была спета той, кто тогда заботился обо мне, пока я была в ее объятиях. Ее голос, привычки, запах, прикосновения, ее добрая душа показали мне незаметные на первый взгляд качества, которые были действительно волшебными. До тех пор, пока допускается несознательное отношение к сексизму, ее доброта будет как пакетик сахара в кофейном магазине: ненужная добавка, бесплатное и принимаемое как должное приложение. Если представить, что сахар, мед и шоколад стали редкостью, мы бы увидели, что их цена растет. Учитывая, что унция перца когда-то стоила больше чем унция золота, легко представить, как быстро кусочек сахара, унция шоколада, ложка меда стали бы востребованным товаром, если бы все сладости стали дефицитными. Пока материнские качества бессильны, принимаются как нечто само собой разумеющееся, они как пакетики сахара, предложенные по сходной цене. В то время как оба пола становятся все более свободными для развития и эроса, и власти, значение чувствительности в отношениях будет неуклонно расти в экономике либидо.
Если когда-нибудь понятие чувствительности вернется в психологические теории, она будет непременно переведена на язык профессиональных терминов. Психологи будут находить все новые слова, которыми они могут вооружиться; что-то из серии «иммунологическая активизация позитивных взаимоотношений» или «различные вариации «эффекта куриного супа». Нейробиологам, возможно, стоит поискать нейротрансмиттер (передатчик нервного импульса), который отвечал бы за чувствительность до того, как психологические теории рискнули дать ему название и пересмотрели его значение. Чувствительность лежит в основе материнского инстинкта, требующего защищать жизнь на том этапе, когда она слаба, хрупка и нуждается в этом. Все люди, когда они ранены, подавлены, одиноки, разбиты, нуждаются в нежной заботе. Когда сексизм отступает, материнские качества признаются в большей степени «человеческими», чем исключительно материнскими, и архетип матери переживает процесс «потери пола», естественного освобождения от иллюзий о роли матери, таких привычных для определенного типа семейных ценностей.
Разберите деревянный крест, если нужно дерево
Если первая ошибка традиционной психологии заключается в излишнем связывании пола с архетипом матери, то вторая – в идее, что роль матери предполагает с ее стороны жертвы и зависимость. Такое понимание обязанностей матери представляет собой большой обман: нет такого ребенка, которому нужна порабощенная мать при незрелом и ненадежном муже. Общество в течение долгого времени терпимо относилось к тому, что мужчины нуждаются, чтобы женщины были привязаны к дому 24 часа в сутки. Если женщина не одинока или не беременна, то, по крайней мере, она должна быть чем-то занята и загружена работой. Психология разработала теории, чтобы приспособиться к этому невротическому взгляду. Терпимость к такой паранойе оправдывается теориями о мужской тревоге по поводу отцовства, или «естественным» стремлением мужчин к сексуальному контролю, или их собственническими чувствами к детям, или завистью к материнству, или мужскими генами. Но очень редко – устаревшими традициями, которые допускают превращение жены в объект. Психология все еще испорчена столетиями пренебрежения к женщине, которое ограничило ее ролью матери ради чувства защищенности у взрослых мужчин, и сделала такое положение вещей образцом нормальности. Наш традиционный миф о мамочке настолько силен и въедлив, что женщины, в том числе женщины-психологи, не глядя покупаются на выдумки о жертвенном материнстве, и сами участвуют в этом. Ужас такой ошибки заключается в том, что даже жертвенность матери не удовлетворяет потребностей ребенка, потому что она вредит процессу становления идентичности. Разве ребенок захотел бы идентифицироваться с рабыней? Неудивительно, что в слишком сексистских культурах родиться женщиной считается проклятьем. Как такие неравноправные общества до сих пор отказываются воспринимать, что быть сыном рабыни, мужем рабыни, отцом бесполезной дочери уже само по себе проклятие? Такие мужчины покалечены, лишены возможности идентифицироваться с половиной своих унаследованных способностей.
Любая ортодоксальная религиозная система – христианство, мусульманство, иудаизм и др. – является прекрасной иллюстрацией того, чем неприятие феминизма оборачивается для психологии человеческих отношений. Положение жены в консервативных обществах на сегодняшний день в действительности хуже, чем положение домашнего раба в Древнем Риме времен императора Адриана. Традиции, обычаи и законы предоставляли лучшую защиту домашним рабам в Древней Греции, чем сегодня женщинам в некоторых наиболее деспотичных патриархальных обществах. Император Адриан приговорил свободно рожденную женщину к изгнанию, потому что она была слишком жестока к своим рабам. Когда мы думаем о «рабстве» эпохи античности, мы путаем положение военнопленных, которые до смерти работали на рудниках, и домашних рабов, правовой статус которых в действительности был совершенно иным. Домашний раб мог накопить денег и выкупить свою свободу. Его статус в период правления Адриана был во всех отношениях лучше, чем положение женщины в соответствие с традициями многих консервативных вероисповеданий сегодня. Последствия патриархального давления на женщину очевидны и многократно зафиксированы, но гораздо меньший акцент делался на ослаблении мужской психики вследствие мужского контролирования женщин. Свергнутая королева поддерживает бессильного или слабого короля; угнетенные женщины воспитывают неполноценных сыновей; хрупкость и безотчетный страх лишает мужчин-шовинистов опыта настоящей любви.
Между хозяином и рабом не может быть любви, как точно выразился Гегель.
Примеры жертвенного материнства до сих пор встречаются повсюду в нашем предположительно пост-феминистском обществе, потому что такая схема приемлема и незаметна. Психологические научные школы не свободны от заблуждений, им не удается понять, что мать может быть слишком заботливой, слишком уступчивой, слишком самоотверженной на пути обретения независимости. Я не говорю сейчас о том самопожертвовании, когда оно является осознанным выбором, решением отказаться от чего-то или поступиться чем-то, чтобы делать нечто важное, поддерживать семью, быть с детьми, пока они маленькие. Осознанный выбор – это не то же самое, что неосознанная пассивность, которая стоит женщине ее идентичности, ее либидо, ее способности жить полной жизнью.
Если предыдущие поколения женщин чувствовали и видели ограничения, навязанные их полу, то молодые девушки пост-феминистской культуры воспринимают свое стремление к материнству как порыв души и считают это свом собственным выбором, а не навязанным культурой. Вот как работает миф, становясь незаметным в бессознательном. Кажется, что это собственный выбор. Миф всегда носит культурный характер, но ощущается как личное, нечто, что переживается душой. Многие молодые женщины не понимают, что в наше время феминизм до сих пор актуален, хотя кое-кто хочет доказать обратное. Как и всякие масштабные изменения, установление равноправия полов требует более чем одного поколения, общества, пола, попытки осуществления. Этот процесс затрагивает несколько поколений, оба пола, множество культур, это глобальная задача, которая пока требует продолжительной работы, как стороны женщин, так и мужчин, как психологов, так и политиков.
Это твоя мать: Тебе не избавиться от нее
Сила угасающего мифа о матери, в котором она является прислугой для ребенка, имеет в основном психологическую подоплеку. В начале и конце жизни у человека появляются такие потребности, которые, конечно, требуют заботы и преданности. В традиционных сексистских обществах забота о младенцах, стариках и больных обязательна; женщины занимаются этим безвозмездно и – самое главное – незаметно. Благодарности не требуется. В качестве бонуса женщину иногда возводят в ранг Мадонны, но большую часть времени она унижена. Традиционное мировоззрение также ставит знак равенства между биологической матерью и архетипической Великой матерью. Это вынуждает каждую женщину играть с детьми архетипическую роль, независимо от того, является она матерью или нет. Первый шаг к разрушению бесполезного мифа о матери состоит в отделении материнских обязанностей от четкого определения пола.
Я знаю одного инженера пенсионного возраста, который намного лучше справляется с обязанностями матери по отношению к трем своим внукам, чем его дочь. Дети чувствуют себя более счастливыми, защищенными, лучше накормленными и образованными в большом уютном доме их деда, чем в шумной, неубранной квартире их матери. Они проводят будни под добросовестным присмотром дедушки, а выходные с матерью. Она очень занятая женщина, работающая, молодая, социально и сексуально активная. Ее отец – человек добрый, любящий домашний уют, с хорошим образованием. Все устроилось так, чтобы потребности детей были удовлетворены. До сих пор мать чувствует свою вину, которая высказывается психотерапевту, школьному психологу, подругам, за то, что детям, даже если они не говорят об этом, возможно, не хватает ее внимания. Это ошибка: ее дети получили бы меньше материнской заботы, если бы они остались со своей биологической матерью, а не с дедом.
Путаница между архетипическими и биологическими обязанностями может дорого обойтись обществу, особенно культуре вроде нашей, где недостаток материальных возможностей матери ощущается остро и затраты на проживание постоянно растут. Слишком сильная связь архетипической роли с биологической приводит к расточительству, неполноценности и беспричинному чувству вины.
Мы легко забываем, что архетип матери (как и любой другой архетип) не зависит от пола.
Когда в отношениях архетипы меняют половую принадлежность, становится сложно даже поговорить об этих переменах. Как такое объяснить: моя мама на самом деле папа, и мой папа больше похож на маму? Это относится и к парам. Изменения могут быть негативными, когда мы принимаем то, что архетип следует за стереотипом, как описано в следующем примере.
На самом деле тебе не нужен любимый человек, тебе нужна мать
-- "Моя девушка всегда просит оказать ей какую-либо помощь: практическую, финансовую, эмоциональную, интеллектуальную. Она говорит, что хочет, чтобы рядом был сильный мужчина, потому что она хочет быть женщиной. Проблема заключается в том, что я не считаю, что ей вообще нужен мужчина. Я считаю, что стал ей мамой, которая ее балует и дает все, что она хочет. Поначалу мне казалось, что я попал в капкан роли любящего папы. Все еще хуже: ей нужна мамочка! Наши отношения не были похожи на нормальные отношения. Это связь мать-дитя."
Психологический контракт между любящим папочкой и его подружкой основан на деньгах. Это древняя сделка, в которой обе стороны, как правило, точно знают, что покупается и продается. Отношения между доброй мамой и ее любимым ребенком привлекают меньше внимания, потому что психологическая связь основана на чем-то большем, чем деньги: позволь мне оставаться ребенком, я дам тебе чувство контроля, и никто не узнает об этом. Это происходит до тех пор, пока есть игроки, и до тех пор, пока «Мать» не осознает, что архетип не зависит от пола.
На первой терапевтической сессии я задала вопрос молодой, замученной и обессиленной матери троих детей. «Вы считаете, что ваша семья настаивает на том, чтобы вы выполняли обязанности прислуги, или вы чувствуете, что можете таким образом участвовать в семейных делах?»
Я была удивлена ясностью ее ответа: «Мои дети, кажется, чувствуют мою слабость. Они знают, что я возьмусь за любое дело. Что еще важнее, я думаю, они считают (и я действительно так поступаю), что я делаю больше, чем нужно, чтобы сделать вид, что у меня есть цель в жизни». Она продолжала говорить, что не представляет, откуда появилось эта беспомощность, что она была независимой и сильной. Она знает только, с чего это началось – с материнства. Она чувствует, что любовь к детям и мужу теперь стала пропадать.
Следующий пример – история взрослого сына, который хочет, чтобы его мать не была настолько ограничена навязчивой материнской заботой.
Мать украла мое желание жить
Я сын женщины, которая воплощает собой противоречие в чистом виде. С одной стороны, она квалифицированный специалист. Она бухгалтер, и очень хороший. Идеологически, она считает себя феминисткой. С другой стороны, она – жертвенная овца на алтаре материнства. Однажды на ужин нам попался жесткий кусок мяса. Я заметил, как она взяла тарелку моего отца и порезала его мясо на мелкие кусочки, как если бы он был ребенком. Я буквально видел, как отец потерял всякий интерес к еде и отстранился от участия в семейном ужине.
В другом случае я слышал, как моя 20-летняя сестра отдала приказ матери: «Я устала, наполни мне ванну». Я не понимаю, почему мать, проявляющая такой профессионализм на работе, дома ведет себя как прислуга. Она берет на себя все возможные обязанности, не выказывая интереса ни к чему, кроме семьи и дома. Она сделала для своих детей столько, что трудно выразить словами. Кажется, как будто она лишила нас способности чего-то хотеть. Наш дом был похож на стол заказов в магазине, и мать была продавцом-консультантом. Мы были приучены приходить к ней с любой самой незначительной проблемой, как если бы она могла все исправить и оградить нас от жизненных трудностей.
После того как я покинул дом, я начал получать удовольствие от того, с чем раньше был незнаком – создавая уютную обстановку, готовя еду, принимая заботу и внимание своей жены. Когда я получал все это от своей слишком великодушной матери, я не чувствовал, что мне это приятно. Более того, это было похоже на соблюдение обязательных условий перед возможностью начать радоваться жизни. У нас было много условий – покой, безопасность, хорошая еда, красивый дом, одежда, достаточное количество вещей, – но никогда не было обязательным действительно быть счастливым. Чтобы почувствовать волю к жизни, мне следовало научиться делать что-то для себя и получать удовольствие от процесса. Пока я не покинул дом, моя личность была ограничена только тем опытом, который могла позволить нам мать: опытом потребности в ней.
Когда мы были детьми, обе мои сестры и я были первыми в школе, кому купили мобильный телефон. Мы звонили матери, когда что-то было нужно. Она отвечала на наши звонки, изводя себя заботой. Обе сестры не способны быть в отношениях с мужчинами дольше месяца; обе одиноки; обе в депрессии. Моя старшая сестра, похоже, думает, что любовь состоит из подражания поведению нашей матери. Как только моя сестра влюбляется в мужчину, она предлагает ему себя в домашнее рабство. Она может заинтересовать действительно хороших парней, но все они вскоре оказываются отвергнутыми ее представлением о любви. Она следует данной матерью модели отношений.
Другая моя сестра, младшая, пошла другим путем, также ошибочным. Она полностью захвачена стремлением не быть Мамой. Типичное поведение, противоположное зависимому. Она думает, что оно может защитить ее от домашней каторги. Путем отказа давать мужчине что-то, кроме секса, который для нее является главным инструментом общения. Она предлагает свое тело, но на самом деле она ищет в мужчине не только любовника, а кого-то вроде матери, кто будет ее слугой. «Наполни мне ванну, купи мне это, сделай то, сделай это, иди сюда, иди отсюда, вернись».
Любовь в ее понимании – это рабство по телефону.
Должен быть кто-то, кому она может позвонить в любое время и сказать, что ей «надо».
Что касается меня, то после двух попыток самоубийства я был вынужден пойти к психоаналитику. Это дало мне силы покинуть проклятый рай нашей слишком щедрой матери. Я не хотел идти по стопам ни моих сестер, ни отца. Он жил как заключенный, пойманный между двумя страхами: потерять мою мать, от которой он сильно зависел, и жениться на ней, потому что это официально подтвердило бы его зависимость.
Теперь, когда я отвоевал некоторую меру свободы, я вижу другую ловушку: я думаю, что могу быть
героем-освободителем для моей семьи, который мог бы дать свободу моей матери, отцу, сестрам. Я знаю, что это не так. Я слежу за тем, чтобы, не попав в миф о герое, избавиться от мифа о жертвенной матери. Пожелайте мне удачи! Пожелайте мне стойкости!
Парадоксально, но, чтобы избежать создания «проклятого рая» удушающей материнской любви, матери требуется много жизненных сил. Ей нужен собственный тайный (или не очень) уголок. У нее должна быть цель в жизни, кроме создания рая на земле для своих детей; должно быть много моментов, где дети для нее не главное, время, когда нечто в ее жизни заменяет потребность в молоке и печенье вниманием и заботой. Такие примеры передают ценное послание: в моем теле не только мать, а также и женщина, живущая собственной жизнью. Я возлюбленная, подруга, художница, жена, повар и девушка, которая, как и прежде, наслаждается танцами и плаванием. Жизнь великодушна, она дает вам одно тело и множество сущностей.
Следующей женщине шестьдесят, и она утверждает, что способность ее матери не приносить жертв стала самым главным, чему она научила ее.
Иди поешь клубники
У моей матери было несколько альтернатив. Всю жизнь она работала, потому что была вдовой с четырьмя требующими заботы дочерьми. Она растила нас, зарабатывая самостоятельно, но соблюдала одно важное правило: каждый делает свой собственный выбор. Летом, когда мне было 8 лет, я оцарапала колено. Она перевязала рану, но я не перестала плакать, и тогда она дала мне такой совет: «Собери сладкой спелой клубники в саду. Наслаждайся ею как можно дольше, пока она не растает у тебя во рту, и думай о том, как она удивительно вкусна. Потом возвращайся и расскажи мне о чем захочешь – о боли или удовольствии». Она назвала это «фокусом, чтобы унять слезы». Это всегда мне помогает.
Так как я была довольно задумчивым ребенком, мать часто отправляла меня на природу поразмышлять, позволяя облакам унести мои тревоги. Опираясь только на собственные силы, моя мать открыла огромный мир: вкус клубники, полет облаков, течение реки и дождь, мурлыканье кошек, песнь ветра, листья деревьев. Она отказывалась участвовать в наших ссорах. Дом, где жили четыре девочки, постоянно был полон девичьих капризов, гормональных всплесков, потоков слез и эмоций всех мастей. Мама могла дать нам носовой платок и сказать очень мягким голосом: «Поплачь, милая. Полегчает!» Я никогда не чувствовала, что она была язвительна или груба. Что касается меня, это означало, что слезы – это легкий способ «выпустить пар», естественное действие, которое приносит облегчение.
Когда мы выросли и наши переживания стали серьезнее, мама придумала более сложный ритуал. Она приводила нас в гостиную: комнату, которая была ее кабинетом. Она преподавала, и ее письменный стол и книги были здесь. Она приглашала свою расстроенную дочь прилечь на наш чудесный темный викторианский диван. На спинке из красного дерева были вырезаны розы, диван был обит бордовым бархатом. Он был похож на большого красного кита. Это единственная целая мебель во всем доме. Диван был украшен шерстяным кашемировым покрывалом, сине-золотым с шелковой бахромой – чудесный подарок, полученный мамой на свадьбу. Он назывался «покрывалом для слез». У нас было особое разрешение заворачиваться в него, когда сердечная тоска навевает холод. Мама укутывала меня этим покрывалом, когда у меня случилось первое серьезное разочарование. Мне было четырнадцать, и мальчик, которого я хотела поцеловать, отказал мне. Когда я рассказывала моей маме эту историю, она молча слушала меня, кивая головой. Я полулежала на диване, плача, по крайней мере, целый час. Моя мама читала и пила чай. Я «выпускала пар».
Когда мама умерла и пришло время разделить ее вещи между ее дочерьми, самым востребованным наследством было покрывало для слез. Мы бросили жребий, и его получила я. Два года спустя я отдала его дочери моей сестры, у которой был тяжелый период в жизни. Это покрывало было похоже на утешение, полученное от покойной бабушки. Покрывало для слез до сих пор исполняет свою прекрасную роль, дарит исцеление и защиту старших родственников.
Кто плачет, тот действует
Жив тот, кто плачет. Тело находится в движении. Дыхание ускоряется. Эмоции бушуют. Движение встряхивает сердце, и слезы поднимаются как вода в роднике. Поток слез освежает душу, вода притягивает воду. Напротив, большинство позиций «Диагностического и статистического руководства по психическим заболеваниям» определяет этот процесс как «Расстройство настроения», «Тревожное расстройство» и «Соматоформные нарушения». В этих случаях психика парализована застывшей пылью эмоциональной бури; это не психическая деятельность; застывшая патока тяжелых прилипчивых переживаний не сдвинется с места. Когда же возникает активность (как в ажитированных фазах депрессии), это больше похоже на маниакальную активность, а не на эффективную деятельность. Несомненным признаком депрессивного состояния является отсутствие развития действия; внутренний экран показывает одинаковые стандартные картины снова и снова, история крутится вхолостую, смена образов прекращается. Когда депрессия уходит корнями к бессознательному выбору остановки в развитии – оставаться требовательным ребенком, – обычно кто-то из внешнего мира, кто хочет или кто вынужден, играет роль Великой Матери. Это делает склонность к депрессии даже более сильной, потому что больной может сдаться и предоставить возможность действовать своей сиделке. Следствием такой пассивности становится жизнь, проведенная в ожидании – ожидании, когда пройдет депрессия, ожидании любого добровольца, который будет иметь дело с миром.
Тому, кто сдался, нет смысла что-то делать.
Роль Великой Матери была и есть во многих традиционных культурах, и эта роль в основном,
или даже исключительно, женская. Не так давно жизнь была короче, детей было больше, домашние дела были чрезвычайно трудны, возможность все изменить – ограничена. Такое положение вещей породило чувство, что необходимо прожить всю жизнь в заботе о детях, стариках, больных, доме, огороде и курятнике. На самом деле это не так, и вот почему миф о матери требует тщательной перепроверки, снова и снова. Теория психологии только сейчас начинает пост-феминистский пересмотр мифа о матери, и в этом вопросе, я считаю, преуспели юнгианцы, благодаря их взглядам на архетипы.
Я знаю шестерых мужчин, которые самостоятельно растили своих детей. Обстоятельства поставили их перед необходимостью сыграть роль Великой Матери. Оказалось, что они лучше чувствуют баланс между домом и работой, их собственными потребностями, требованиями общества и потребностями своих детей; они понимали свои обязанности лучше, чем любая женщина, которую я знаю, включая меня. Их дети, будучи очень маленькими, работали на мойке машин, готовили соус для спагетти, мясо с луком для бутербродов, ланч из всего, что попалось под руку, и чувствовали себя уверенно, когда оказывались одни вне дома. Все эти мужчины ограничивали время просмотра телевизора и разговоров по телефону. Они отказывались воспринимать ценности жертвенного материнства. Все имели хорошее чувство юмора и сердились на неудачи своих детей в школе и обществе. Никто из них не сделал детей абсолютным центром существования. Никто не требовал канонизации, потому что они действовали как мать. Они научили меня великой способности жертвовать тем, что менее важно. Они были образцовой Великой Матерью.
Материнские качества страны, дома, сада
Навязчивая идея психологии о биологической матери, сопутствующая проявлению материнского инстинкта в терапии, сделала нас терпимыми к неразумным теориям о материнстве. Мой клиент считал, что причиной его невроза является то, что мать забирала у него соску. Когда она кормила его, он чувствовал себя отвергнутым! Трудно поверить, но существует даже теория о том, что если мать слишком разумна, это может сделать ребенка невротиком. Нужна ли нам подобная теоретическая спекуляция? Очевидно, что спокойная мама, довольная своим малышом, полноценная, сексуально удовлетворенная женщина, щедро кормящая нормальным молоком, тело которой излучает материнскую любовь, предпочтительней для ребенка, чем мрачное влияние измученной, тревожной, разочарованной женщины, не живущей полной жизнью. Нужно ли нам научное исследование факта, что некоторые матери отнимают малыша от своей груди? Каждый пастух знает, как правильно наблюдать за стадом. Удивительно, как разные заблуждения подталкивают к множеству психологических исследований, в которые вкладывается много времени и наших денег; это похоже на попытки войти в открытую дверь.
Такая сосредоточенность на биологической матери заменяет общекультурные недостатки нашего коллективного материнского комплекса. Психология развития была так занята обличением слабых матерей (мам, которые сидят дома, одиноких мам, работающих мам), что закрывала глаза на проблему Коллективной Матери. Материнские качества или их отсутствие не только проявляются в детско-родительских отношениях, но и поддерживают или разрушают материнский архетип в культуре в целом, а также в различных учреждениях, архитектуре, законодательстве, правилах поведения, стиле жизни. Подобная атмосфера проявляется или существует скрыто во всевозможных культурных, политических, образовательных установках. Каждое незначительное решение делает страну, город, школу, семью, рабочее место благополучным или разрушительным, поддерживающим или обвиняющим, легким или враждебным для чувств и души. В результате зацикленности на роли матери для развития человека психология развития не уделяет внимания Несостоятельности Великой Матери.
Я бы хотела начать с очень маленького простого бытового примера, который открывает глаза на нашу неспособность увидеть проблему архетипа матери и всю банальность нашей ошибки. Давайте сравним атмосферу двух аэропортов. Большинство своих перелетов я совершаю, начиная с чудесного маленького, очень гостеприимного, городка Санта-Барбара в Калифорнии. Местный аэропорт соединяет несколько крупных городов. Я оставляю свою машину под пальмой и прогуливаюсь по терминалу, похожему на испанскую виллу. Здесь не принято громко разговаривать, нет бесконечных магазинов и сумасшедшей бюрократии. Я никогда не видела расстроенных или озлобленных пассажиров, а все работники ведут себя вежливо и добродушно, что не выглядит фальшивым. Им не кажется, что они работают слишком много; большинство не стоит два часа в пробке по дороге на работу; двери и окна открыты для свежего воздуха и солнечного света; в этом маленьком аэропорту почти все, кто здесь работает, знают друг друга. Приятная атмосфера этого аэропорта можно выразить несколькими словами: организм не подвергается стрессу. При проверке службы безопасности я почти жду поцелуя в щеку и передачи моего ноутбука. Атмосфера аэропорта отражает атмосферу города: к этому располагает беззаботный стиль жизни маленькой Санта-Барбары. Вот почему тех, кто живет здесь, сложно вывести из себя.
Следующим пунктом моего путешествия обычно является огромный аэропорт Лос-Анджелеса, где легко почувствовать себя монеткой, выброшенной на тротуар. Все формальности напоминают паранойю. Процедура при посадке похожа на военный досмотр – абсурдность делает его бесполезность еще более очевидной. Конечно, нельзя сравнивать внутренний аэропорт с огромным международным аэропортом. Как бы там ни было, тем, кто определяет график полетов, не удалось принять во внимание чувственный опыт тела. Тела, которому приходится стоять в одну линию за другими телами и которое переживает непрерывную шумовую нагрузку от ненужных сообщений громкоговорителя, несколько часов ждет объявления о посадке в шумном помещении, заполненном агрессивными выпивающими людьми. Единственный аэропорт относится к вам с пониманием, в то время как другие одолевают вас постоянным беспокойством и милитаристскими порядками, которые являются результатом политических решений, а не являются действительно необходимыми для безопасности пассажиров.
Психологи обязательно придумают новые категории для DSM-IV (Диагностического и статистического руководства по психическим заболеваниям): негативное влияние аэропорта, перелета, очереди в аэропорту. Можно сказать, эта последняя соломинка, которая была добавлена к багажу и сломала спину верблюда. Я обычно похожа на доброжелательного, хорошо воспитанного верблюда. Я не кусаюсь и не плююсь своим кофе в тех, кто работает в аэропорту; мне приходится прилагать усилия, чтобы не попытаться кого-нибудь убить. Я с трудом подавляю гнев на тяжелеющую ношу авиаперелетов. Нам действительно необходима очередная теория о гневе во время перелетов, чтобы понять досаду пассажиров, которые злятся на то, что ими манипулируют? Например, все больше и больше пассажиров догадываются, что рейс, объявленный пять раз, будет задержан на час; и причиной могут быть не погодные условия, как сказал диспетчер, а выгода авиакомпании вместе с бездействием властей, на что указывает растущая загруженность воздушных коридоров. Как замученный верблюд, ожидающий объявления о посадке на рейс, я все больше сдерживала гнев, чтобы не стать верблюдом с «расстройством личности». Другими словами, клиническая психология изменила смысл иносказания. Его значение указывает на неверное суждение погонщика, который перегружает спину верблюда. Клинический штамп не проверяет ошибочность точки зрения тех, кто нагружает поклажу; он навешивает на верблюда ярлык – агрессивное животное. Не ошибочно, но также и не верно.
Возрастающее чувство беспокойства при воздушных путешествиях, как и любой другой пример, всего лишь раскрывает неспособность увидеть крах архетипа матери. Мой родной город Санта-Барбара имеет один из самых высоких показателей качества жизни во всей стране. Социологические исследования подтверждают, что это город с материнскими качествами. За такие чудесные свойства Санта-Барбары платить приходится все больше: недвижимость настолько дорога, что многие пенсионеры вынуждены продать и покинуть свои дома. Такая дороговизна отчасти обусловлена малым количеством городов с такой благоприятной атмосферой. Подобная редкость проистекает из коллективного невроза в отношении архетипа матери, порождая ненужную недостаточность, искусственный дефицит и экологический дисбаланс архетипических энергий.
Я могу перенести стресс авиаперелетов, как и миллионы людей каждый год. Я нахожу этот пример не очень значимым для доказательства коллективного провала архетипа матери в образовании и заботе о здоровье. Кто считает, что школы и колледжи построены как казармы, обставлены как тюремные камеры, с металлической мебелью, прикрученной к бетонному полу, а общежития похожи на многоэтажный ящик для людей? Кто проверяет обоснованность угнетающих школьных правил, никогда не позволяющих надолго сосредоточиться на чем-то, которые отрицают потребность в тишине, одиночестве, красоте? Проведя день в муниципальной школе, можно подумать, что учащиеся страдают от Синдрома Нарушения Внимания и мечтают клонировать себя. Общение между преподавателями и студентами часто происходит на повышенных тонах, является напряженным, лишенным доверительности, потому что обе стороны страдают от усиливающегося стресса. Тысячи детей, а также преподавателей, подвергаются оскорблениям, неприятию, насмешкам, агрессии, кражам и насилию. Коллективные виды спорта часто настолько жестоки, что доводят до травм. Шум, неразбериха и атмосфера в муниципальных школах являются проявлениями грубости, напряженности, паранойи, социальных противоречий. В такой ядовитой среде навязчивая идея психологии о биологических родителях кажется похожей на фарс, скрывающий всеобщий невроз материнства.
Более чем за десятилетие было проведено множество серьезных исследований распространения у детей заболеваний ожирения, диабета, Синдрома дефицита внимания и гиперактивности (ADHD - Attention Deficit Hyperactivity Disorder) и увеличения разнообразия медицинских проблем у подростков. Эти исследования показали разрушительное влияние пищи с вредными разновидностями сахара и жиров. Можно было подумать, что Управление по контролю за качеством продуктов и лекарств (FDA) могло бы предпринять активные действия, чтобы избежать подобной ситуации. Поддержка и защита являются двумя основными принципами, составляющими основу архетипа матери, и они являются предполагаемой целью деятельности Управления по контролю за качеством продуктов и лекарств. Все развитые общества имеют организации, которые в форме поддержки и защиты проявляют заботу о своих гражданах. Во Франции есть закон, определяющий состав багета; В Норвегии и Канаде вне закона оказались вредные жиры; а Индия сохранила свою традиционную кухню. В Соединенных Штатах Управление по контролю за качеством продуктов и лекарств изменило своему предназначению так, как ни в какой другой цивилизованной стране. Это не единственная проблема. Администрации школ, реализуя идею «накормить детей», приглашают крупные компании по производству еды быстрого приготовления поместить свою рекламу в школах. Сейчас общественное сознание приходит к тому, что лояльность Управления по контролю за качеством продуктов и лекарств в своей деятельности, обусловлена не потребностями населения, а интересами фармацевтических компаний и национальной экономики. Существует Федеральный закон, который препятствует приему на работу в Управление по контролю за качеством продуктов и лекарств экспертов, лоббируемых фармацевтическими компаниями. Он является одним из законов, вроде правил обращения с внутренней информацией (служебной или корпоративной тайной), который вызывает у законодателя необоснованную гордость. Так просто скрыть следы преступления, и это так забавно. Управление по контролю за качеством продуктов и лекарств служит не богине материнства, как следовало бы, а богу денег.
Ничто не сделает Управление по контролю за качеством продуктов и лекарств похожим на последователя Аполлона, бога науки. Страшно читать детали некоторых так называемых научных исследований, разрешающих легализацию новых лекарств. Экспериментальные образцы несовершенны, часто количество участников исследования смехотворно мало, а продолжительность испытаний неоправданно коротка. Неудивительно, что позднее обнаруживается, что ученые вновь оказались работниками фармацевтических компаний, владеющих патентом на новое лекарство, так же как некоторые представители Управления по контролю за качеством продуктов и лекарств. Возмутительны легальные комментарии Управления по контролю за качеством продуктов и лекарств, направленные против натуральных лекарственных средств, которые являются конкурентами лекарств, назначаемых по рецепту. Почему они не проявляют такого рвения, когда речь идет о судебном преследовании врачей, медсестер и школ, которые получают комиссионные от назначения детям риталина, прозака или снотворного? Почему эта организация так медленно реагирует на подтверждения того, что антидепрессанты могут способствовать увеличению количества попыток суицида среди подростков? Почему 10 лет назад они никак не отреагировали на все те исследования, которые показывают опасность пищи с повышенным содержанием сахара и вредных жиров? Почему они не обратили внимания на теории, показывающие, что Синдром дефицита внимания и гиперактивности (ADHD) мог быть просто следствием многостороннего воздействия психоэкологической неустойчивости? (Режим питания плюс сумасшедшие правила плюс нездоровые ценности общества потребления плюс давление СМИ плюс безумная культура). Управление по контролю за качеством продуктов и лекарств устраивают методы медикаментозного лечения Синдрома дефицита внимания и гиперактивности и привыкание детей к разнообразным лекарствам. Одно производство риталина представляет собой многомилиардную промышленность.
Наша коллективная Мать предлагает неполноценную пищу своим детям, а затем приучает их к лекарствам, что приносит огромный вред. Когда они набирают вес, приобретают проблемы с печенью, синдром дефицита внимания, социофобии, нарушение сна, у них появляются мысли о самоубийстве, ранний диабет, им предлагаются лекарства для всех таких «обстоятельств». Может ли такая ситуация быть ужаснее сказки, в которой мать приглашает волка стать нянькой для ребенка? На мой взгляд, дело не в политике, а в психологии. Мы страдаем от недостатков нашего коллективного сознания, которое вынуждает нас не замечать волков в бабушкиной шляпе. Все нуждаются в защите и питании – и то, и другое являются частью архетипа Матери. Недостатки культуры в отношении сферы реализации обязанностей матери не могут быть преодолены, если мы, в первую очередь, четко не осознаем их последствия. Психологическая литература затоплена теориями, объясняющими почти все виды психологических нарушений, вызванных родительскими недостатками. Если у мальчика проблемы в школе, пока оба родителя зарабатывают на оплату аренды жилья, существует множество теорий, которые внушают, что причиной является недостаток родительского внимания. Такие теории не принимают в расчет, что средняя школа, куда ходит мальчик, является жуткой Матерью, местом, где он постоянно подвергается нападениям, пренебрежению, осмеянию. Школе следует быть доброй Матерью и строгим Отцом. Когда система образования неудачно реализует оба этих архетипических качества, кажется неприличным рассматривать неудачи ребенка только как провал мамы и папы.
Когда первая леди серьезно возьмется за роль Матери Народа, вы увидите Элеанору Рузвельт в шахтах Западной Вирджинии; Королеву Великобритании, осматривающую улицы Лондона после военных действий; принцессу Диану, пропагандирующую необходимость уничтожения наземных мин; Хилари Клинтон, способствующую проведению закона о защите детей и написавшую «Это захватило страну». Тем не менее, общество с искаженным комплексом матери будет пытаться любым способом поставить этих женщин на место, ожесточенно обсуждая их внешний вид и прическу, но игнорируя их идеи. Им будет отказано в роли матери нации. У нас будет Первая Леди, которая интересуется китайским фарфором, зажигает огни на рождественской елке, сидит рядом с мужем в красивом платье и улыбается собственной пустоте.
Что могло бы быть достаточным для нас, чтобы мы критически взглянули на Коллективную Мать? Хотя ружья и ножи спрятаны под замком, происходит беспрецедентное увеличение количества самоубийств среди молодежи, психотических расстройств, нанесения себе увечий, депрессий и – самое главное – возрастает количество психологических и психосоматических симптомов. Когда мы стали игнорировать коллективные обязанности матери и начали винить во всем наших настоящих родителей? Все, что не может дать Коллективная Мать, мы ожидаем получить от настоящих мамы и папы. Всеобщая путаница опасна и неразумна – родители становятся проводниками. Дети увлекаются фаст-фудом и отказываются есть домашнюю полезную еду, а потом ждут, что родители оплатят им лекарства и психотерапию. Все возрастающая пассивность Коллективной Матери усиливает ответственность родителей и поддерживает предпочтение лекарств при решении проблем и общую незрелость населения. Никто не станет отрицать несостоятельность родителей в нездоровой психологической обстановке, но зачем используется столько откровенно бесполезных теорий, если мы никогда не рассматриваем неудачи коллективной матери? Атмосфера, обстановка, поза, обычаи, стиль, архитектура, звук, запах, вкус, время, скорость, пространство, ритм, текстура, ритуалы – все эти категории непосредственно влияют на психику. Кем был бы Моцарт без красоты Зальцбурга? А Вивальди без Венеции? Да Винчи без Флоренции? Бодлер или Гертруда Стайн без Парижа? Уолт Уитмен без Нью-Йорка и Чикаго? Виржиния Вульф без Лондона? Эдгар По и Торо без его Уолденского пруда?
Психология упорно игнорировала тот очевидный факт, что социальные и культурные факторы могут соединяться, чтобы помогать или мешать душе, несправедливо возлагая бремя ответственности на реальных опекунов. Неизбежно возникает сочувствие к утомленным родителям, когда общество препятствует развитию материнских традиций. Быстрое выгорание и последующая смерть заботливого опекуна является результатом влияния замкнутого круга. В большинстве культур представлена Плохая Мать, которая воспитывает незрелую личность, требующую заботы и руководства другого поколения озлобленных инфантильных взрослых людей, которые еще больше нуждаются в заботе. Окружающая среда, которая оставляет так мало места красоте, радости, удовольствию, чувственности, выбрасывает своих маленьких Моцартов и сжигает их матерей. Это один из очевидных признаков упадка. И до тех пор, пока общество способно демонстрировать устойчивость к изменениям, когда оно столкнулось со спадом производства, возможности к сопротивлению оказываются утеряны, а социальная структура рассыпается.
Одна из задач глубинной психологии – обратить культурный тренд, который настраивает на понимании материнской опеки буквально и персоналистически и начать рассматривать материнскую функцию символически и коллективно. «Мать» – это архетип, и он всегда так или иначе представлен в жизни отдельных личностей или жизни народов. Благодаря Джорджу Оруэллу наше представление о возможностях злого деспотичного Отца, названного им Большим Братом, достаточно разнообразно. Я не знаю настолько же хорошей литературы, которая могла бы открыть нам, что Мать может превращаться в Большую Мать. Она дает ложное милосердие, ложную заботу, вредную пищу и поддержку, наставляет на путь, ведущий к состоянию незрелости и пассивности. Такая Большая мать требует отправляться на кушетку психоаналитика, чтобы добиться внимания. Наша действующая система социального обеспечения скрывает жесткий запрет на взросление детей. Такая система говорит: оплачивайте счета, молчите, не требуйте большего, оставайтесь незрелыми, я не стану воспитывать вас.
Пересмотр мифа о матери предполагает революцию в системе ценностей, обычаев, образовании, представлениях о красоте, градостроительстве, социальных программах. Необходимы новые взгляды на человеческие отношения, общение, жесткость и мягкость, Инь и Ян. Это требует одновременной переоценки и переосмысления мифа об Отце. Символы Матери и Отца страны всегда связаны. Если невротичен один, то невротичен и другой. Оба архетипа нуждаются в новом статусе.
© Полина Гуляева, перевод с англ., 2009г.
